Алан ясно помнил ту ночь, когда он принял решение отправиться в Гиблые Горы.
Подземелье, еле освещаемое затухающим огнем факела, мерный стук капель, падающих на камень. Дверь в небольшую каморку, скрипящая даже от легкого толчка. Огромный обшарпанный старый стол, накрытый не менее древней картой, местами изорванной, местами залитой кровью и вином. Алан помнил затхлый воздух комнаты, помнил свитки, рассыпающиеся в его руках. Помнил покрытые спекшейся кровью клинки предков, ржавые и непригодные для боя. В его памяти вместе с истлевшими книгами на потрескавшихся полках отпечатались и заспиртованные головы убитых зверей, тех, что были изгнаны когда-то за границу леса. Перед глазами его в ту ночь предстала древность, жуткая и полная секретов.

А на утро слуга уже точил меч МакКормака. Снаряжение было подготовлено отнюдь не королевское - кожаный плащ и несколько сумок из кожи для припасов в придачу, а также гнедой, не породистый, но выносливый и крепкий конь. Если бы Алан захотел доехать до Гиблых Гор королем, пришлось бы собирать охрану, продовольствие, сам поход бы затянулся в несколько раз. Никогда молодой правитель не любил долгих сборов и излишнюю медлительность, будучи всегда полон сил. И не собирался он полюбить все это сейчас. 

Восемь часов прошло с той минуты, когда король выдвинулся в путь. Редкие путники не узнавали его в лицо - взлохмаченные волосы, простая, не присущая знати одежда - разве что осанка выдавала в нем то, что он не простолюдин. Впрочем, на годовщине коронации почестей Алан наслушался изрядно. Теперь же он подъезжал к первым постам Дубравы, находящимся на некоторой глубине в лесу, кроны деревьев которого, казалось, были близки к небесам - настолько он был высок. Дабы твари не прошли через лес в Долину, были построены два ряда постов - первый, ближе к Долине, и второй, ближе к Новым Землям - так жители территорий вокруг столицы звали места за Дубравой. Первый ряд не имел вала, служа лишь складами и казармами, но второй уже ограничивал весь лес стеной, служившей надежной защитой от  врагов. Как МакКормак и ожидал - препятствовать ему никто не стал, особенно после того как страже было предъявлено недвусмысленное королевское кольцо-печатка. А когда и первый и второй рубежи были пройдены и Алан покинул лес, он был поражен зрелищем, представшим перед ним.
За Великой Дубравой король ни разу не был ни в юности, ни в зрелом возрасте. Он знал, что эти места разительно отличаются от Долины, но не представлял, насколько...

Пустоши в самом настоящем смысле этого слова предстали перед ним. Куда не кинул бы он взор, он наткнулся бы на бескрайние просторы холмов, покрытых вереском. Кое-где высились остовы спаленных домов, разрушенные башни, доживавшие последние дни. Эти места были бесплодны и бесполезны - но люди продолжали жить тут, как жили их отцы. В такой же бедности и одиночестве. В таком же страхе перед ночью. Алан бросил мельком взгляд на солнце - скоро закат. Он с самого детства не знал, каково это - бояться темноты, страшиться существ, способных вынырнуть из ее недр. Однако судьба, похоже, предоставила ему возможность узнать это. Этой же ночью.

[AVA]http://orig11.deviantart.net/78d2/f/2014/158/3/c/3cf37f070ca493abbc2aabd9c7464dd1-d7lfaxx.jpg[/AVA]
[NIC]Алан МакКормак [/NIC]
[STA]Поклонись своему королю [/STA]

Отредактировано Готмог (2016-09-17 02:26:35)

Негромкое шипение, стремительная атака - молнией змея бросилась на грызуна, сверкнули на мгновение ядовитые клыки... и мимо. Встрепенулся зверек, ринулся было прочь, но второй удар был точнее - вновь метнулась змея, впились в плоть зубы и тихо пискнул перед смертью грызун. А затем пронесся рядом конь, чуть не раздавив копытом охотницу, пронесся, пыль в воздух поднимая. Ночь опускалась на землю и искал всадник ночлега, укрытия - мирные земли позади оставил.

***

Каждая секунда приближала наступление полной темноты. Никогда еще король не погружался с головой во мрак, во тьму, в которой не видно ничего, что дальше локтя, в которой любой звук в шесть раз громче, любой запах сильнее. Огонь всегда был рядом, рассеивая ночь - будь то дрожащее пламя свечи или разгоревшиеся огни факелов. А теперь чернота постепенно обволакивала все вокруг, и даже луна на небе скрылась за тучами. Алан скакал во весь опор, смутное ощущение неясного липкого страха будто бы говорило ему не оставаться на ночлег у дороги, в вересковой пустоши. Потому мчался он по дороге, спеша найти пристанище.

***

Стена проломлена - три года ушли на это. Три года боли, мучений. Сорванная печать пробудила конунга от вечного сна, вырвала его из забвения, принеся ему лишь страдания. Ломило кости, горела плоть - таких мук не испытывал никто. Никто, кроме драугров - восставших мертвецов, сохранивших осколки разума и воли. Лишь только стиралась печать, хранившая их покой, тьма взывала к ним, вытягивала их. Каждый, умерший не своей смертью, после смерти сковывался цепями колдовства, древним заклятием, сдерживавшим зло, не дававшим ему проникнуть в душу погибшего. Но когда порождения тьмы обретали силу, способную открыть дорогу теням к упокоенному... тогда рождались драугры. Их невозможно было одолеть, не имея оружия, способного развеять мрак,  они владели темным колдовством, они жаждали мести. И им было все равно, кому мстить - людская кровь была одинакова. 

***

Неясные контуры замшелых развалин сторожевой башни - вот все, что разглядел Алан в сгущающейся тьме впереди. Ему хватило и этого - оставалось только устроить там убежище. Непонятное чувство тревоги все еще оставалось в душе, но ощущения обманчивы - а там у МакКормака будет хоть укрытие от ветра. Король направил коня к руинам, и уже собирался остановить его, но из мрака раздался ужасающий вопль боли, раздирающий сердце. Вслед за криком послышался звук удара, рухнула стена, и пустоши вновь огласились жутким воем. Конь, заржав, сам понес всадника прочь от этого кошмара, прочь от твари, что продолжала кричать. Алан не видел ее лица, но древний, дикий ужас пробрал его до костей, прогоняя его от этого места. Вдалеке взвыли псы, два красных огня мелькнули перед глазами короля, заставив того вздрогнуть и похолодеть от страха. Он лишь пришпорил скакуна, молясь Богам, чтобы те поскорее спасли его, вывели к людской деревне.

***

Прохладный ветер, холмы, покрытые вереском, чистый воздух... Все это не спасло от боли! Ничего не изменилось! Три года пыток, три года ярости, три года гнева - все впустую, все впустую. Свобода, вот она, тут, но плоть жжет по прежнему, кости все также ломит. Неужели от этого не избавится никак, неужели это проклятие вечно? Что может спасти от этих терзаний? Что способно даровать освобождение от этого заклания? Кровь врагов? Что же, она прольется, о Боги, она прольется.

[AVA]http://orig11.deviantart.net/78d2/f/2014/158/3/c/3cf37f070ca493abbc2aabd9c7464dd1-d7lfaxx.jpg[/AVA]
[NIC]Алан МакКормак [/NIC]
[STA]Поклонись своему королю [/STA]

Отредактировано Готмог (2016-09-17 20:19:08)

[AVA]http://orig11.deviantart.net/78d2/f/2014/158/3/c/3cf37f070ca493abbc2aabd9c7464dd1-d7lfaxx.jpg[/AVA]
[NIC]Алан МакКормак [/NIC]
[STA]Поклонись своему королю [/STA]

Чувства, надежды, мечты - все уходит в небытие со смертью. Пропадает человек, остается лишь тело его. Был при жизни человек убийцей или сам убит был - одолеет его напасть, злая воля, поднимет его из могилы, если не уберечь его за заклятием. Своей смертью умер - не встанет из земли, пока гнев, ярость тьмы не окутают его, не вдохнут злобу в труп.

***

Всадник не видел пути, скакун под ним не знал дороги, поля и холмы - во тьме все одно. Однако не заплутать страннику, когда за спиной у него веха, лучше всех прочих - ужас во плоти, сгустившийся мрак. И все же, не зная троп, в ночи не выйдешь туда, куда выйти желаешь. Потому и выросли вскоре перед королем неясные силуэты покосившихся домов. Пришел бы туда при свете дня он - понял бы, что место оставили это многие годы назад, что опустели дома из-за страха перед ночью, что ушли люди все кто куда - но дальше от этих мест. Одни к лесу направились, но стража милости не знает - прогнаны были. Другие же к городам брели, надеясь на то, что пути не поглотит ночь их. Где они теперь? Никто о них не знает. Лишь дома их посреди пустоши стоят укрытием для странников - но кто решится идти по этим землям один? А кто не один - так и у деревни не остановится, лагерь разобьет с товарищами.

***

Когда древнее порождение зла испытывает ненависть, все вокруг проникается ею. Для живых людей его злоба превращается в кошмар, которого они страшатся, для мертвецов же, идеальных сосудов для эмоций, ярость становится силой, заставляющей их подниматься наверх. Ярость становится единым чувством для умерших, она заставляет их убивать живых. Возможно, гулей в Новых Землях боятся именно из-за того, что они есть живое воплощение гнева и ненависти.

***

И пусть конь привязан к столбу, все равно он рвется от деревни, от этого места. Проклято ли оно? Опасно ли? Неизвестно. Но было бы чуть светлей - заметил бы король древний ужас в его глазах, ужас неодолимый, тот, что дитя испытывает, когда в дверь снаружи лишь раз стучат. Однако скрыла ночь все, и идет человек, ища свет в окнах, голос людской - не найдет он их. Тишина послужит ответом ему, и только вой собачий вдали нарушит ее. Темнота стоять перед глазами будет его, и только почудятся иной раз меж домами два глаза красных и пасть, клыков белых полная.

***

Могила разрыта, путь открыт. Руки, зубы, ноги - все подспорьем будет, чтобы выбраться наружу и злобу излить. Злобу, тьмой в душу посеянной, злобу, из сна вырвавшей. Пусть идти тяжело, ноги не даются, но все слышно зато - травы шелест, досок скрип, и запахов вокруг - тысяча. Сильный самый - человеческий. Воняют люди сильней всего прочего, найти их легче. И дышат громко, и ходят - простая добыча, только б не сталь. Сталь плоть рассекает, ломает кости, не дает убить людей, защитой им служит. Но что та защита, когда вокруг темнота, и не знает о тебе враг? 

Не ждал король атаки, меч достать не успел - бросилась из мрака тварь на него, за руку схватила - и боль. Все тело воина пронзила, из уст крик сдавленный вырвала - неглубок укус, но горит рука, словно в огонь опустил. И никак не уйти - но клинок под рукой, из ножен легко вышел. И легко сквозь врага прошел, остудив его пыл.
Спасение?

***

Безлюдную деревню покинул Алан быстро - слава Богам, недалеко от коня ушел. Зарок он с тех пор себе дал - верить животному, верить без оглядки. А тварь ту, что бросилась на него, он так толком и не разглядел. Видел лишь  редкие волосинки, бледную кожу, пустые белые глаза и острые клыки - ему и этого хватило, чтобы мужество не оставило и следа. Он не боялся крови и смерти в бою, но существа, подобные этому, вселяли в его страх. Старый страх, оставшийся в его крови еще с тех времен, когда Долина за лесом еще не была избавлена от нечисти. Страх его предков, не знавших огня.

Отредактировано Готмог (2017-04-10 20:43:45)

В дикой, в бесконечной скачке прошла вся ночь. Не останавливал коня Алан, спасаясь от кошмаров за спиной, и вывел тот вскоре короля на дорогу, облегчив путь и себе и хозяину. Однако не видно было огоньков вдали, темна была пустошь, пуста. Не горели костры, не пробивался из окон дальних домов свет. Люди покинули эти места, ушли на запад, на север - но прочь отсюда. Для королевства это, несомненно, было хорошо - здешние земли были бесплодны и пусты, и эти территории не были оставлены лишь потому, что ранее здесь жили предки нынешних жителей. Только по этой причине. Но страх сдвигал семьи с обжитых мест, заставлял их уходить в города. Только бы подальше от бесконечных бессонных ночей, от гнетущего беспокойства, от призраков прошлого.

Лишь только начало светать, смог выдохнуть король. Наконец пришло спасение от ночных терзаний, от нечисти из тьмы. Не знал он, куда привела его дорога, и карта не помогла бы ему в поисках цели - широки были земли его королевства. Ясно было только одно - в пустошах он сейчас. Горы, поля, озера - все это на севере, на западе. А он - на краю карты, где-то между Дубравой на юге и Гиблыми Горами на востоке. Ох, как хотел МакКормак вернуться на родину, в край бьющих чистых ключей, зеленых тихих рощ, в край цветка даффодил. Но нет - вереск ему награда, сухой, неприглядный вереск. И не видно конца этой траве, простирается она по всей земле, куда только падает взгляд.

Дал покой коню Алан, не гнал он его, когда взошло солнце. Медленно брел жеребец, отдыхая от минувших кошмаров. Задремал король, провалился в сон - но не мягкий, не успокаивающий - тревожный, как прошлая ночь.

***
Темно вокруг, тучи над головой, но теперь неверный свет луны слабо освещает округу. А что та округа - ровное поле, лишь несколько высушенных деревьев торчат посреди него, похожих на костлявые руки, протянутые к небу. Постоянно дует ветер, иногда тихо, неслышно, а иногда порывисто и быстро. И слышен свист и вой его, хоть нет в поле ни травы, ни деревьев. И клубы черного дыма то тут, то там возникают в поле, ширятся, а затем сносит их ветер, улетают они вдаль. А там, где были они - то скелет, на виселице качается, то дом покосившийся стоит, а внутри у окон трупы к стеклам привалившись, то костер затухает, а вокруг него - кости одни. И летит король вороном над степью этой, бескрайней. И сменились деревья сухие колами, а на них - мертвецов головы нанизаны - и сотни, тысячи колов таких. Не иначе, мачты Махи. И осознал Алан, что сам он - птица, крыло чье темнее тьмы, и сам он - война и бог ее. И заклубился черный дым вокруг, а лишь спал - в ущелье оказался МакКормак. Прислонился к камню он - не сам, воля чужая им двигала - и видит: далеко внизу стирает дева, волос рыжий, одежду. А сама она - большая, что гора. И вещи в руках ее крошечными кажутся. И глядит король: а рубаха в руках прачки его собственная, золотом расшитая. И вновь дым.
И над полем брани он, как всегда - один. И трупы по всей земле вокруг - куда только глаз смотрит. И плач громкий раздается над местом битвы, и переходит в карканье ворона. И летит птица, летит и больше становится. Летит - и крылом солнце закрывает, летит на Алана, летит, и клюв открыт, и только крики вороньи истошные слышны. Темнота.
***

Проснулся король внезапно, неожиданно, вздрогнул он, встряхнулся - все в порядке. А конь его уже и к деревне людской подходит. Редкий люд стоит у домов, на всадника косо смотрит. Чужой он тут - а чужих в этих землях мало, нет им места среди бед и скорби здешних мест. Остановился МакКормак, спросить кого хочет, что за место, можно ли остановиться тут - но ответ по глазам прочитать можно. Не рады ему крестьяне, не рады. Не решился спросить воды странник, сам к колодцу подъехал, спешился - расступились перед ним люди хмуро и угрюмо - набрал пару ведер воды, напоил коня и сам напился. Протянул золотой жителям - никто не подошел, не взял. Бросил он его на землю с тоской, развернулся, глаза опустив и к коню пошел. Так и уехал, ни слова ни сказав, ни улыбнувшись. Так и уехал, оставив в себе свои страхи.
[AVA]http://orig11.deviantart.net/78d2/f/2014/158/3/c/3cf37f070ca493abbc2aabd9c7464dd1-d7lfaxx.jpg[/AVA]
[NIC]Алан МакКормак [/NIC]
[STA]Поклонись своему королю [/STA]

Отредактировано Готмог (2016-09-21 21:48:59)

Долго вела дорога Алана от деревни - а Гиблые Горы по правую руку все такими же были - высокими до небес, хоть и далеко, очень далеко стояли от этих мест. Вблизи так и голову бы поднять пришлось, чтобы верх их увидеть. И уверен был МакКормак - каждая пядь этих гор принесет богатство королевству, славу ему и спасение людям этих земель. Спасение от ночного гнета - убийство твари из скал будет первым шагом к освобождению Пустошей от нечисти. Вновь пройдут по степям воины, выжгут логовища, осветят дороги, построят города. Закипит торговля, расцветут эти земли, на смену вереску придет сочная, густая трава - здешние холмы позеленеют, животные вернутся сюда во всем своем множестве... Пересохшие реки потекут вновь, вырастут тут деревья - процветание придет в места, где прежде горсть медяков была состоянием...

Вздохнул король, плащ поправил и перевел с гор и степей вокруг взгляд на дорогу. Ведь помимо чудовищ из тьмы, бороться придется и с верой местных. Прежде всего - с верой в нового правителя. Завоеваны для крестьян эти земли, не присоединены. Не все, далеко не все подчиняются воле МакКормака здесь, на юге, на востоке, и во многих местах на западе и севере. Верность людей приходилось покупать золотом и сталью, и последнее действовало, к сожалению Алана, гораздо лучше. Вместо того, чтобы охранять города от зверья, от воров и прочих напастей, воины короля сторожили купцов, владельцев копей, лесорубов - всех тех людей, без чьих услуг невозможно было бы удержать хоть какую-то власть над Новыми Землями. Вера в короля долго будет приживаться тут, очень долго.

Но помимо этого, во многих местах не признавали Единый Пантеон - собрание богов, коим поклонялись жители Королевской Долины и наиболее лояльных новым правителям городов. Отдельных богов могли почитать, но всех вместе - мало где соглашались с таким порядком вещей. Если в троицу богинь войны верили почти везде, то лекаря богов Диана отрицали во многих землях. Впрочем, и в Королевской Долине порой вопросы религии вызывали дебаты - некоторые ученые при дворе Алана предлагали сократить Единый Пантеон - до трех-четырех богов, выдвигая новые мысли по этому поводу. К слову, никогда не высказывали предложение сократить Пантеон и забыть о убранных богах - им всегда предлагали продолжать молиться, но всеобщие службы в их честь прекращались бы. Если бы не статус ученых и польза, что была принесена ими народу, они бы уже гнили в подземельях под дворцом, однако за определенные заслуги этим мыслителям прощалось некоторое вольнодумие, их взгляды рассматривались, иногда с ними даже соглашались... что, впрочем, не меняло общего отношения к ним со стороны других придворных и теологов - их боялись и ненавидели при дворе. Но даже при сокращении Пантеона, его вряд ли бы легко приняли в Новых Землях.

МакКормак проклинал тот день, когда погиб его отец, возложив тяжелую ношу управления государством на его плечи. МакКормак проклинал торговцев, что привезли тогда с собой заразу, лишившую страну короля. Однако нити судьбы уже сплелись в причудливый узор, и не расплести их никак, будь ты смертный или бог. Да, Алан тревожился за судьбу королевства, однако в то же время он понимал - если этот год его правления пройдет так же, как и первый - множество проблем будет решено. Но для того, чтобы строить планы на столь далекое будущее, требовалось быть уверенным хотя бы в завтрашнем дне. А вот чего Алан сказать точно не мог, так это того, что он уверен в этом.

Да, долго вела дорога короля от деревни. И на удачу его, путь пришел к невысоким стенам старой придорожной заставы, местами уже разваливающимися и непригодными для защиты этого места. Видно было, что крепость стоит тут не один десяток лет. Многие камни в кладке уже крошились и осыпались, видно было, что то ли застава была оставлена, то ли стражам, служившим в ней, было уже плевать на рушащиеся стены, когда от ужасов ночи не спасало ничто. В любом случае, это был шанс для МакКормака хотя бы узнать где он - название у крепости то должно было быть.
Три раза постучался в обшарпанную, потрепанную временем дверь, едва держащуюся на петлях, король. Ждал ответа. Но тишина окутывала это место. Лишь когда его конь заржал, нарушив ее, наверху послышались звуки возни. Алан отошел подальше, чтобы увидеть стража, что, как он думал, должен сейчас показаться у оббитых зубцов башни. Минута - и рука, сжатая в кулак, в изодранных и грязных лохмотьях протянулась над ними тыльной стороной вверх, и разжалась. Вниз упало что-то и, звякнув, ударилось о камень. Рука же скрылась за зубцами, и так и не показалась более. Однако взор короля был устремлен на землю - что же сбросил тот, кто был наверху? И спустя несколько мгновений он нашел ответ на свой вопрос - небольшой ключ валялся рядом с несколькими осколками камней из стены.

Меньше минуты прошло, прежде чем дверь, скрипя, начала открываться. МакКормак был не на шутку встревожен - что случилось с этим местом, почему заперто оно снаружи, в то время как внутри кто-то доживает последние дни, неспособный даже подняться. И вот, вход открыт. Лишь только король прошел в зал заставы, он ощутил спертый и затхлый воздух. Давно же крепость была оставлена людьми, давно. Внутри царил хаос - столы и стулья были опрокинуты, гобелены разодраны, посуда разбита. В перевернутых скамьях торчали топоры, кинжалы. А еще кровь. Кровь была повсюду. Клинки были покрыты спекшейся кровью, ее пятна виднелись на столах и на стенах. И не было ни одного трупа - лишь искрошившиеся кости. Смотреть тут было не на что, да и оставаться в этом могильнике желания не было, и потому, лишь только заметив лестницу наверх, на стены, Алан направился к ней.

Шаг, другой - и король уже наверху. Отворив такую же шаткую дверь, он наконец смог выдохнуть. После такого начинаешь ценить свежий, чистый воздух. Однако совсем, совсем недолго наслаждался этим МакКормак = его взгляд тут же привлек тот самый мужчина, что скинул ему ключ. Одежда его была изорвана, а на теле во множестве виднелись рубцы. Он выглядел изможденным и истощенным, грудь его тяжело вздымалась и опускалась при каждом вдохе и выдохе. Не теряя драгоценного времени, Алан подбежал к нему и тут же отшатнулся. Ведь раненый, приоткрыв рот, показал клыки.
Королю тут же вспомнились все те легенды о волколаках, о оборотнях, что он слышал за всю свою жизнь. Он вспомнил о их силе, о их свирепости. Перед глазами предстала миниатюра, изображенная умелым художником: волк, стоящий на двух ногах, пожирает крестьянина. Страх обуял правителя, но он видел, как трудно человеку даже поворачивать голову, он понимал, что сейчас ему не грозит опасность быть разодранным на куски, бесславно погибнуть от когтей зверя. Он так же понимал, что не из пустой скуки сбросил перевертыш ему ключ, будучи при этом не способен убить его. И он решился.

Подойдя к волколаку, однако держась от него на расстоянии шага, он склонился на одно колено и, пристально глядя в желтые глаза полузверя, заговорил с ним.

- Скажи мне, оборотень, с какой целью ты открыл мне путь сюда? - тихо, суровым голосом произнес Алан. Ответ не заставил себя ждать:
- Ты единственная надежда для таких, как я - только ты в этих краях способен прикончить меня и моих сородичей, разбросанных по свету. Только ты способен даровать нам спасение от этой доли - тем, кто хочет этого.  С другими же даже ты, король, не справишься. - раненый расхохотался, однако смех его быстро перешел в кашель, а затем и в хрип. Он кивнул на окровавленный меч, валяющийся рядом, и продолжил:
- Я пытался убить себя, но все без толку - мою плоть не берет ничто. Раны на моем теле, что ты видишь, не страшны для меня - я нанес их недавно и они просто не успели зажить. Дай пару часов и они затянутся, не оставив и следа. Однако твой древний фамильный клинок может причинить мне настоящую боль - и долгожданную смерть. Я не могу быть рабом своего голода, так будь же милосердным король, даруй мне избавление. А взамен... Я скажу тебе все, что ты захочешь узнать. - говоря это, оборотень даже чуть приподнялся, эмоции, переполнявшие его, придавали ему сил.
- А ты ведь знаешь, что мне желанно, полузверь? Да, ты видишь мои стремления и цели. Я принесу тебе свободу, воин, только скажи мне - есть ли имя у этого места? - оканчивал свои слова Алан с легкой улыбкой на устах. О, как давно он не улыбался - казалось, он разучился это делать.
- Крепость Эрика. Так зовется эта застава. Ты обещал, король. Помни, я еще в силах перерезать тебе глотку...

И древний клинок, служащий правителям долгие годы, испил звериной крови. Захрипел в предсмертных муках волколак, ухмыляясь самому себе, сумев спастись от этого кошмара. Сумев найти верный путь.

[AVA]http://orig11.deviantart.net/78d2/f/2014/158/3/c/3cf37f070ca493abbc2aabd9c7464dd1-d7lfaxx.jpg[/AVA]
[NIC]Алан МакКормак [/NIC]
[STA]Поклонись своему королю [/STA]

Отредактировано Готмог (2017-04-25 12:33:34)

***
Из-под стрехи в окна крысится
Недозрелая луна;
Все-то чудится мне, слышится:
Выпей, милый, пей до дна!
***
[AVA]http://blackate.ucoz.ru/_ph/2/575235305.jpg[/AVA]
[NIC]Двейн [/NIC]
[STA]Ветер, кровь и серебро [/STA]
Все вспомнил. А после болот - лес.
***

Не прошло и двух лет с тех пор, как вернулся с топей, начавших отступать к кургану, Двейн. В деревню пришел он безумцем, растеряв всех товарищей. Рассказам его о могильнике в сердце болот не верил почти никто, даже отец с матерью слушали его с опаской. Два года он затворником пробыл в отчем доме, два года истязали его кошмары, иногда отступая, а иногда учащаясь. Бывало, несколько ночей подряд не спал Двейн, не в силах сомкнуть глаза. Бессонные ночи проводил он за брагой, топя в ней одиночество. За собой он совершенно не следил - спутанные волосы и нечесаная борода помогли утвердиться слухам о его безумии. Однако эти два года затворничества открыли в нем талант резчика по дереву - о его умении прослышали даже в ближайшем городе, и работы Дикаря - так его называли там, ценившиеся весьма высоко, обеспечили отца и мать на долгие времена вперед. Захудалый небольшой дом превратился в роскошную и богатую усадьбу, фасады которой были украшены искусной резьбой Двейна, и целые комнаты в ней были уставлены впечатляющими работами "безумца", порой вызывающими подлинное изумление. Однако теперь, когда к страху перед единственным, кто вернулся с болот, добавилась еще и зависть, мужчина решил уйти из деревни в поисках иной жизни. Долгими сборы не были - заготовив припасы, он взял с собой недавно купленный в городе меч, остриг и причесал волосы и бороду впервые за столь долгое время и покинул усадьбу. Коня, что отец приобрел пару месяцев назад, чтобы сподручнее было ездить в город, он оставил дома лишь потому, что никогда не ладил он с животными - боялись те его, не слушали его руки.

До Двейна доходили слухи, что далеко к северу от родной деревни есть леса, за которыми лежат плодородные земли, хоть не баснословно богатые, но и не страдающие от нищеты. Говорили, что чтобы доехать туда, нужно дойти до северной границы Пустошей, а ведь деревня Двейна находилась недалеко от Великой Дубравы - южного конца этих мест. Пересечь Пустоши редко кто отваживался в одиночку - дорога шла по опасным и, что гораздо хуже, бесплодным землям. Однако за новую жизнь мужчина готов был заплатить даже такую цену. И он ее заплатил. Около одиннадцати месяцев вел его путь на север, три из которых он зимовал в одном из немногих городов на просторах Пустошей. Он вновь зарос, отощал, но вместе с тем и окреп - тяжелым было путешествие, однако потому оно и закалило его. Купленный накануне начала странствия меч успел не один раз затупиться - через множество боев прошел Двейн. Но ни разу не сражался со зверьми он - сторонился его и волк, и медведь, если встречались они ему на дороге. А что до кошмаров - утихли те, не тревожили более мужчину, лишь только покинул он родные места. Ни разу не являлся во сне мертвый конунг ему, не смыкал холодные руки на шее. Не бежал более Двейн, от мрака спасаясь, по сырым коридорам могильника. И чем от дома дальше уходил он - тем туманнее, слабее воспоминания о топях становились. Забывал он про призраков меж теней вечерних, про шаги хлюпающие ночью. На смену липкому страху пришла уверенность, надежда. Свобода. Волен он был куда хочет идти теперь, не привязан теперь он к месту насиженному был. Все сильнее нравилась ему жизнь вольного путника, что сам над собой хозяин.

Около одиннадцати месяцев вел его путь на север, а когда наступил месяц двенадцатый, он дошел до лесов. Вздымающиеся ввысь сосны, густые заросли папоротников под ногами, крепкий пряный запах смолы, и прохладный, свежий и чистый воздух. За всю свою жизнь нечасто бывал в лесу Двейн, и всякий раз не хотел он возвращаться домой, к гнилым, зловонным и топким болотам, кишевшим мошкарой, и способным поглотить, затянуть тебя под землю, во тьму при одном неверном шаге. Более всех прочих мест любил Двейн леса, и всегда чувствовал в них он себя свободнее, сильнее и быстрее. Чувствовал себя способным обогнать ветер, повалить в прыжке медведя, переплыть бурную реку.  И знал он, что может все это. Потому и расхохотался громко мужчина, входя под сень ушедших под небеса деревьев, раскинул в стороны руки - всё тут его, ему принадлежит. Над всем он царь, всем он правит. Снял с пояса бурдюк с вином - выменянный на статуэтку резную в городе - отпил изрядно, вновь смехом чистым залился. Век бы тут жил и горя не знал. Закупорил бурдюк, повесил на пояс, дальше по тропе, улыбаясь пошел. Глаза на мгновенье прикрыл, остановился, полной грудью воздух вдохнул...

А открыл их: ночь вокруг. И тропы рядом нет, в чаще он глухой. Луна свет на лес проливает, и то сова, то филин кричат, нарушая тишину, покрывалом шелковым землю кроющую. Не испугался, не удивился он, словно привык ночью меж деревьев ходить. Знакомым все было, спокойным. Не тревожило его ничто, не нарушало его покоя. Но проскользнула внезапно меж деревьев тень, другая. Назад обернулся Двейн резко, краем глаза еще тень заметил. Сам не заметил, как в боевую стойку стал, колени присогнул, ссутулился, глаза прищурил, а руки чуть назад отвел, будто бы к броску готовясь. Но тихо вокруг, ни ветки не хрустнет, ни листка не прошелестит. Замолкли птицы, затих ветер. Дыхание мерное свое мужчина слышит, и только. Развернулся он, а затем, словно зверь лесной, прорычал, голову к земле наклонил. Содрогнулся вдруг, затрясся, а затем вновь рык издал - и побежал. Побежал любого человека быстрее, словно волк на охоте. Не сам побежал - волей чьей-то движимый. Секунда, другая - монолит пред ним вырос в три человеческих роста. А на нем рукою твердой буквы высечены. И так же, как и три года назад, на двери в упокоище дубовой, в слова неизвестные складываются. Только успел руки вперед выставить, к монолиту припасть, чтоб не расшибиться - тут же темно перед глазами стало на миг.

Волк с шерстью синей, как небо, по лесу бредет, остановился, взвыл. Шерсть голубыми огоньками на землю опала, исчезла... Взвились тут с земли искры, волка окружили, вспыхнуло на мгновенье пламя - лежит теперь на земле зверь, кровью истекает.

Оттолкнулся от монолита Двейн, выдохнул, взрычал и вперед. Чувствует, легче стало - краем глаза глянул, понял - без меча, без одежды бежит. Лохмотья одни лишь на нем, ничего больше. Все чаще и чаще рык из глотки вырывается - не сам рычит мужчина, не сам себя направляет. Бежит, камень за камнем перепрыгивает, моргнул: ручей вдруг перед ним расстелился. А по берегами - валуны большие, мшистые, древние. Прыгнул на один, оттолкнулся, на другой перелетел, словно зверь. Руками и ногами помогает, чтоб допрыгнуть до другого камня, в ручей ледяной не упасть. Еще прыжок, моргнул он: вновь по земле бежит, а перед ним монолит. Но другие слова теперь, хоть все прочее - то же. Припал к монолиту, вновь тьма перед глазами.

Крадется волк по лесу, к оленю крадется. Крадется, шерсть все так же синим блестит. Совсем уж близко, а олень и не чует. Прыжок. Сбит с ног олень, бьется, но крепка хватка. Но втянул волк воздух носом, огляделся. Прочь пошел - вновь огоньки синие на землю опали, вновь искры вверх взлетели, опять огонь зверя окружил. И лежит охотник на земле, кровь из раны течет, а в ране - копье.

Снова оттолкнулся Двейн от камня древнего, ринулся было вперед, но остановился, назад отшатнулся - обрыв вмиг перед ним вырос. А внизу - лес сосновый, тот самый лес. За ним пустоши необъятные. Обернулся - скала позади. Нет иной дороги, кроме как вниз прыгнуть, судьбе отдаться. А вдали вой волчий слышен... И прыгнул мужчина, не побоялся. Падает и видит: обрастают шерстью руки, меняются, когти отрастают. Другим тело становится, звериным. И опять темнота перед глазами.

Стоит в кругу менгиров Двейн, а перед ним алтарь. Весь письменами древними покрыт, а на нем чаша. Чаша старая, до краев кровью темной заполненная. И идет он - не сам, вновь  воля чужая им двигает. Поднимает чашу и пьет. Пьет, не останавливаясь, одним глотком. А по телу сила разливается теплом с каждой каплей крови. Осушена чаша, поставил ее мужчина на алтарь. Чувствует - горы обрушит сейчас, если захочет, деревья с корнем вырвет. Вырвался из горла рык, а затем взвыл Двейн. Протяжно взвыл, а в вое том печаль, тоска слышалась. И утих лишь он, вновь дрожь его пробила. Вновь вперед он ринулся. Шаг за шагом, секунда за секундой - споткнулся, упал - но на руки. Оттолкнулся, чуть приподнялся, взрычал на миг и на землю опустился - волком теперь.

Отредактировано Готмог (2016-09-25 22:34:57)