- Милорд, время завтракать. - прозвучал в тишине тихий голос верного слуги, Альфреда, вырвавший старого ландграфа из объятий тяжелого сна, продлившегося недостаточно долго, для того, чтобы иметь возможность выспаться. Но он не жаловался, ибо мужчине и дворянину не престало плакаться на несправедливость жизни. Это недостойно такой личности.
С тяжелым вздохом Генрих встал с кровати, подойдя к шкафу, из которого и вытащил подштанники, на которые натянул брюки. Следом он надел теплую шерстяную рубаху и камзол, продел ноги в сапоги. По традиции этим обычно занимались слуги, но в условиях осады ему было немного наплевать на традиции, тем более, что слуг в замке осталось всего двое - Альфред и Кейнбейк, сейчас занявший место повара.
Нельзя сказать, чтобы его стряпня имела хотя бы привлекательный вкус, но все же, это было лучше, чем не питаться совсем. А к дрянному вкусу еды вполне можно привыкнуть, особенно если учитывать, что самой еды осталось не так уж много. Об этом не сообщается солдатам, но вполне очевидно, что они и сами все понимают. У нас не осталось сил, чтобы сражаться, у нас не осталось людей, чтобы сражаться. Мы не можем продолжать сопротивление.
Но продолжаем.
Ландграф огляделся по сторонам, и нашел свои перчатки на кресле у камина, огонь в котором практически догорал. Не было необходимости в течение всего дня поддерживать жар, тем более, что до самой ночи он не собирался сюда возвращаться. А значит - пусть догорает. Так же, как это было здесь всегда, с самого начала осады. Не было смысла держать жар. Некому было за ним следить. Не нужный огонь. Но нужное тепло.
Теплый меховой плащ отыскался не сразу. Вечером, возвращаясь в комнату, Генрих почему-то повесил его на зеркало, прикрывая стеклянную гладь куском ткани. Он не хотел смотреть на себя. Но все же сделал, увидев там то, что ожидал. Сальные, давно не стриженные волосы, неряшливыми прядями ложились на лицо, бледное и осунувшееся.
"Тебе нужно следить за собой, мой рыцарь. Иначе как ты собираешься вновь покорить мое своенравное сердце?" - словно бы раздался в тишине хриплый, практически мужской голос покойницы жены, погибшей восемь лет назад, во время морового поветрия. Перед внутренним взором возник образ этой прекрасной женщины, красоту которой годы не могли спрятать от пристального взора ландграфа, несмотря на многие десятилетия, проведенные вместе.
Она всегда любила приближаться сзади, там, где он не мог её видеть. Тихонько прижиматься высокой грудью к его спине, укладывать руки на плечи. А он, почувствовав привычное ощущение, прикрывал её левую ладонь своей... ощутившей лишь прохладную ткань камзола. Снова... А ведь он действительно практически ощущал на себе её руку.
- Немного подожди, любимая. Как только я разберусь с глупцами, решившими осаждать наши стены, я сразу же приведу себя в порядок. Нужно только немного подождать. - раздался в тишине хриплый, простуженный голос старого воина, неуверенно улыбнувшегося на миг отразившейся в зеркале его души женщине. - Я скучаю по тебе, Эвангелина.
Улыбка не меркла. Он знал, что она ожидает его там. И не только она. Он задерживался. Он - и Родерик. Но он надеялся, что они поймут причину их опоздания.
Владетель долины накинул плащ на свои плечи, и быстрым, уверенным шагом покинул комнату, направившись в сторону выхода во внутренний двор. Коридор встретил его привычной пустотой и тишиной, в которой чем-то посторонним казались звуки его шагов, коим не должно омрачать гробовой покой этого места, некогда наполненного жизнью и весельем.
Родерик всегда был хорошим хозяином, а Твердь - не только неприступной цитаделью, но и его домом, в который ландграф приезжал с радостью. Эвангелина всегда радовалась возможности пообщаться с Марией, да и детишки были очень дружны, несмотря на разницу в возрасте между старшими и младшими. Все же они все были двоюродными братьями. А теперь - пустота... Нет ни жен, ни детей.
Малыш Брандон... Из всех детей он погиб последним. Всего две недели назад, в результате глупой случайности. Солдаты недостаточно тщательно очистили стены от льда... Сложно было ожидать, что человек, четыре года проживший в нечеловеческих условиях, сгорел за три дня, ударившись головой о камни. Он ведь так и не пришел в сознание, за все три дня. Утешало только одно - он, по крайней мере, не мучался.
Дверь наружу открылась тяжело, ибо с момента их последнего открытия снега успело намести изрядно. И никто не потрудился его убрать.
Впрочем, отчасти он сам виноват. Солдаты ходили иными путями, где тропа наверняка расчищена. А этим путем пользовался, помимо него, разве что Родерик. Да и то не всегда. Тогда почему бы просто не воспользоваться простым путем? Ответ прост. Ландграф просто пытался показать, что замок все еще живет. Все ещё держится. Кого он пытался этим обмануть? Самого себя?
Твердь была рассчитана на большое количество воинов - до трех-четырех тысяч в единый момент, а благодаря условиям расположения долины, подкрепление могло прийти в любой момент. Абсолютно неприступная цитадель, которую враг никогда не брал, да и не смог бы взять силой. За все четыре года осады противники не смогли закрепиться даже на первой внешней крепостной стене, так и оставшись внизу, под стенами. Неприступная твердыня... Жалкая теория. Всего четыре года - и за их спиной мертвая земля, на которой пируют падальщики. Земля, которую сгубили болезни. Которую уничтожила война и перенаселение.
Жалость, проявленная к жителям окрестных земель, в конце концов обернулась предвестником падения. Нехватка места, большая плотность населения. И болезни, принесенные из-за стены. И цветущий край стал одной грандиозной могилой.
"Ты всегда был хорошим тактиком, Генрих. Но стратег из тебя, уж прости старого греховодника, как из говна - дубина". - раздался в гуле ветра голос старого Хайтауэра-отца, привычно насмешливый, ехидный. Отец всегда любил ядовито подшучивать над ними. С самого детства Генрих привык, что отец не слишком лестно отзывается о его возможностях, жестоко высмеивая каждую ошибку. Что же - в этом была его манера обучения.
- Я знаю, отец. Знаю. - он и тогда понимал, что не стоит допускать лишних. Не сделай он этого - и Твердь была бы наполнена людьми, а слуги врага привычно обламывали бы зубы об укрепления цитадели. Но он поддался жалости. И вот цена. - Лучше бы земли унаследовал Конрад. Он всегда был умнее чем мы с Родериком.
Конрад. Умный старший брат, убитый предателем. Умный, но доверчивый. Все чаще старому лорду казалось, что будь брат жив, всего этого бы не произошло. Он бы сумел что-нибудь придумать.
Не сумел. И не придумал.
Снег хрустел под ногами, когда ландграф поднимался на вершину башни, ставшей неизменным местом для принятия пищи их семьей в течение уже четырех лет. Когда-то мест за столом было много. Теперь же солдаты приносили лишь небольшой стол и два стула, поставленных друг напротив друга. Один - для него. Другой - для брата.
Но перед внутренним взором представала иная картина. Вот здесь, по левую руку от мужа, сидела Мария. Здесь, по правую руку от Родерика, сидел его старший сын - Джеймс. Правее него, в сторгом порядке, Тайлер, Джонатан и Брандон. По левую руку от Марии - Элен и Эмма. За ними - старший внук самого Генриха, Белхаст, и его двоюродный брат, сын Кевина - Майкл. Их отцы сидели ближе к ландграфу - по правую руку Ричард, по левую - Кевин. В таком составе они собирались всего несколько раз, ещё в самом начале осады. Ещё до того, как женщины с младшими детьми перебрались из цитадели Родерика в крепость Генриха. А затем остались лишь мужчины - от младшего, семнадцатилетнего Белхаста, до старшего, шестидесятитрехлетнего Генриха. Как давно это было... Как хотелось снова вернуть этот момент.
Но они вдвоем. Он - и пустой стул напротив.
"Ты сам говорил, что хороший завтрак - главный прием пищи для мужчины. Да, дедушка?" - Белхаст, озорник Белхаст... В раннем детстве он совершенно отказывался есть. С возрастом это ушло, но почему-то отложилось в памяти.
- Да, внучек. Все так и есть. Все так и есть...
Ландграфу не было холодно. Просто хотелось отдохнуть. Прилечь, закрыть глаза, и больше их не открывать. Но это означало бы проявить слабость. Сдаться на милость победителя. Предать все усилия праху. Нет. Каждый житель долины погиб не напрасно. И если он сможет выдержать лишнюю секунду - значит это того стоило...
Генрих Хайтауэр, ландграф де Тайген, улыбнулся своим мыслям, глядя на раскинувшийся под ногами лагерь врага, на многие годы ставший его личным проклятием. Ландграф думал.
О чем?
[AVA]https://i.gyazo.com/59d81b66ccefdc78d493a53a037dcafc.png[/AVA]
[NIC]Генрих Хайтауэр[/NIC]
[STA]Ландграф де Тайген[/STA]
Отредактировано Орхальдор (2016-12-19 14:53:24)
